Был у одного крестьянина сын; и был он ростом всего с палец, больше никак не рос, и за несколько лет ничуть не сделался больше. Собрался раз крестьянин ехать на поле - землю пахать, а малютка ему и говорит:
- Батюшка, хочу я с тобой на поле поехать.
- На поле? - говорит отец. - Нет, уж лучше оставайся ты дома; какая с тебя польза будет, - чего доброго, я тебя еще потеряю.
И начал Мальчик-с-пальчик плакать; и чтобы его успокоить, сунул его отец в карман и взял вместе с собой. Приехав на поле, он достал его из кармана и посадил на только что вспаханную борозду. Вот сидит на ней Мальчик-с-пальчик, а в это время выходит из-за горы огромный великан.
- Видишь эту громадину? - спросил его отец, желая напугать этим малыша; а чтоб был он послушным, сказал: - Вот он тебя заберет с собой.
Великан в это время сделал несколько шагов своими длинными ножищами и очутился у самой борозды. Взял он маленького Мальчика-с-пальчик осторожно двумя пальцами, поднял вверх, поглядел на него внимательно и, ни слова не молвив, двинулся с ним дальше. Отец стоял рядом, но от страха и слова вымолвить не мог, и решил, что пропал теперь его сыночек и никогда уж он больше его не увидит.
И унес великан его к себе домой, начал его выкармливать; и вырос Мальчик-с-пальчик и стал таким же большим и сильным, как и все великаны. Прошло два года, и направился старый великан вместе с ним в лес. Он захотел его испытать и сказал:
- Вытащи-ка мне вот этот прутик.
А стал мальчик такой уже сильный, что вырвал из земли молодое дерево вместе с корнями. Великан подумал: "Ну, дело теперь пойдет лучше". И взял его с собой и выкармливал еще целых два года. Стал он его опять испытывать, и силы у мальчика настолько прибавилось, что мог он вырвать из земли теперь и старое дерево. Но великану это казалось еще недостаточным, он выкармливал его еще два года, потом пошел с ним в лес и сказал:
- Ну-ка, вырви мне прутик побольше, - и парень вырвал ему из земли самый толстый дуб - он так и затрещал; и было это для него делом совсем пустячным.
- Ну, теперь хватит, - сказал великан, - ты уже обучился, - и отвел его назад на поле, откуда он его принес.
А отец его как раз в это время шел за плугом. Юный великан подошел к нему и говорит:
- Посмотрите, батюшка, каким человеком ваш сын сделался.
Испугался крестьянин и говорит:
- Нет, ты мне не сын, я такого не хочу, отойди от меня.
- Да нет же, я ваш сын, и дозвольте мне приняться за работу; пахать я умею так же хорошо, как и вы, а может, еще и получше.
- Нет, нет, ты не сын мне, да и пахать-то ты не умеешь; уходи от меня прочь.
Но так как он великана побаивался, то отошел от плуга и сел на край поля. Взял тогда парень всю упряжку и нажал одной только рукой на плуг, но нажим был такой сильный, что плуг глубоко врезался в землю. Тут крестьянин не вытерпел и крикнул:
- Коли хочешь землю пахать, то не надо так сильно нажимать, а то пахота будет неважная.
Тогда парень выпряг коней, потащил плуг на себе и сказал:
- Ступай, батюшка, домой да вели матери наварить мне миску еды, да чтобы побольше, а я уж за это время сам все поле вспашу.
Пошел крестьянин домой и сказал жене, чтоб наварила она еды побольше. Вспахал парень поле, а было оно величиной в два моргена 1, и сделал он это один, а потом впряг себя в борону и стал боронить все поле двумя боронами сразу. Кончив работу, пошел он в лес, вырвал из земли два дуба, взвалил их себе на плечи, а сзади и спереди по бороне, да еще сзади и спереди по лошади, и понес все это, словно вязанку соломы, домой к отцу-матери. Входит он во двор, а мать его не узнала и спрашивает:
- Что это за страшный и огромный человечище?
А крестьянин отвечает:
- Да это наш сын.
А она говорит:
- Нет, это не наш сын, - такого верзилы у нас никогда не было, наш-то ведь был совсем крошечный.
И она крикнула ему:
- Ступай прочь, такого мы не хотим!
Но парень промолчал, отвел лошадей на конюшню, засыпал им овса, подложил им сена - все как следует. Когда он закончил работу, вошел в комнату, сел ла скамью и говорит:
- Матушка, ну, а теперь мне хочется чего-нибудь поесть, скоро ли будет ужин?
- Скоро, - ответила она и принесла две больших полных миски еды, ее хватило бы для нее и для мужа, пожалуй, на целую неделю. Но парень поел все это сам и спросил, нельзя ли еще чего подбавить.
- Нет, - сказала она, - это все, что у нас имеется.
- Да ведь это только, чтоб отведать, - мне бы надо побольше.
Она не решилась ему отказать, пошла на кухню и поставила на огонь большой котел, из которого свиньи ели, и когда он вскипел, принесла она ему целый котел.
- Наконец-то еще маленько принесли, - сказал он и съел все за один присест; но и этим он не наелся. Тогда говорит он отцу:
- Я вижу, что сыт я у вас не буду. Достаньте мне железную палицу, да покрепче, такую, чтоб мне на колене не переломить, и пойду я странствовать по свету.
Крестьянин обрадовался, запряг в повозку пару лошадей и привез от. кузнеца палицу, такую большую и толстую, какую только могла дотащить пара лошадей. Положил парень палицу на колено и - трах! - переломил ее пополам, как гороховый стебель, и отбросил в сторону. Запряг тогда отец четырех лошадей и привез палицу, такую большую и толстую, какую могла только дотащить четверка лошадей. И эту сын, положив на колено, переломил, кинул ее в сторону и говорит:
- Батюшка, ты в этом деле помочь мне, видно, не можешь; надо запрячь лошадей побольше и привезти палицу, какую покрепче.
И запряг отец восьмерик лошадей и привез палицу, такую большую и толстую, какую только восемь лошадей могли дотащить. Взял ее сын в руку, отломил сверху кусок и говорит:
- Ну, вижу я, что палицы, какая мне нужна, вы достать не можете, дольше оставаться у вас я не хочу.
И он ушел от него и стал выдавать себя всюду за кузнеца-подмастерья. Пришел раз в деревню, а жил в той деревне кузнец и был он большой скряга - никому ничего не давал и хотел, чтоб все принадлежало только ему. Вот пришел он к нему в кузницу и спрашивает, не нужен ли ему будет кузнец-подмастерье.
- Да, - говорит кузнец; глянул на него и подумал: "Этот парень здоровенный, ковать сумеет хорошо и на хлеб себе заработает". И спросил:
- А какую ты плату за работу хочешь?
- Да мне никакой платы не надо, - говорит он, - а вот каждые две недели, когда будешь с другими подмастерьями расплачиваться, хотел бы я давать тебе по два тумака, а ты уж изволь их выдержать.
Такой уговор скряге пришелся по сердцу: он рассчитал, что так сбережет он немало денег. На другое утро новый подмастерье должен был приняться в первый раз за работу, и когда мастер принес раскаленную докрасна болванку, тот ударил разок, но железо от удара все так и разлетелось, а наковальня вгрузла в землю так глубоко, что ее нельзя было никак оттуда вытащить.
Рассердился скряга и говорит:
- Э-э, нет, держать я тебя на работе не стану, ты куешь слишком грубо. А сколько ты хочешь за этот удар?
Подмастерье ему отвечает:
- Одно я хочу - дать тебе небольшого пинка, больше мне ничего от тебя не надо. - И он поднял ногу, дал ему пинка, и перелетел кузнец через четыре стога сена.
Потом выбрал он себе самую толстую железную болванку, какая была в кузнице, взял ее вместо посоха в руку и отправился дальше.
Вскоре подошел он к деревне и спросил у старосты, не потребуется ли ему старший работник.
- Да, - ответил староста, - пожалуй, будет нужен. Ты, видно, парень здоровый, с делом, пожалуй, управишься. А сколько ты жалованья за год хочешь?
Он опять-таки ответил, что жалованья ему не надо, а вот хочет он давать ему каждый год по три тумака, которые тот должен выдержать. Староста таким ответом остался доволен, - он был тоже порядочный скряга. На другое утро работникам надо было ехать в лес за дровами, все уже встали, а старший работник еще лежал в кровати. Вот один из работников его и окликнул:
- Эй ты, вставай, пора в лес за дровами ехать, и тебе тоже вместе с нами.
- Э, - ответил он насмешливо и грубо, - вы уж себе отправляйтесь, а я раньше вас с делом управлюсь.
Вот работники и пошли к старосте и рассказали ему, что старший-де работник еще лежит на полатях и, видно, ехать с ними в лес не собирается. Староста сказал, что пусть его разбудят как следует и скажут, чтоб он запряг лошадей. А старший работник опять им отвечает:
- Да вы езжайте себе, я раньше всех вас с делом управлюсь.
И он пролежал на полатях еще часа два. Наконец вылез он из перины, принес из амбара две мерки чечевицы, сварил себе похлебку, спокойно ее поел, а потом пошел на конюшню, запряг лошадей и поехал в лес. А вблизи от порубки была ложбина, по которой надо было ему ехать. Проехал он с телегой через ложбину, остановил лошадей, отошел назад к телеге и устроил из деревьев и хворосту такую засеку, что через нее ни одна лошадь не могла бы проехать. Подошел он к порубке, а в это время другие работники уже выезжали оттуда домой с гружеными телегами, вот он им и говорит:
- Езжайте-езжайте, я все равно раньше вас домой приеду. - Отъехал он немного, вырвал сразу из земли два самых больших дерева, взвалил их на телегу и повернул назад. Подъезжает к засеке, видит - стоят работники и никак не могут через нее проехать.
- Вот видите, - сказал он, - остались бы вы со мной, то и домой бы поскорей приехали да еще часок-другой могли бы поспать.
Он хотел тоже проехать через ложбину, но лошади пробраться никак через нее не могли. Тогда он их выпряг, положил на телегу, а сам ухватился за оглобли и враз перетащил все через засеку, и сделал это так легко, словно телега была перьями нагружена. Вот перебрался он на другую сторону и говорит тогда остальным:
- Вот видите, я скорей вас проехал, - и двинулся дальше, а остальным пришлось там остаться.
Заехав во двор, он взял в руки дерево, показал его старосте и говорит:
- А дров-то, пожалуй, целая сажень выйдет.
Вот староста и говорит своей жене:
- А работник наш и вправду хорош; хоть и спит он много, да с делом раньше других справляется.
Так прослужил он у старосты целый год. Вышел срок, и стали работники получать свое жалованье. Вот он и говорит:
- Время и мне свою плату получать.
Испугался староста пинков, которые он должен был получить, и стал его просить и уговаривать, чтобы он простил ему те тумаки:
- Я уж лучше старшим работником стану, а ты будь за меня старостой.
- Нет, - сказал он, - не хочу я быть старостой; я старший работник и хочу им остаться, а свое, как мы условились, должен я получить.
Стал староста ему предлагать все, что он только пожелает, но старший работник на все его предложения отвечал "нет". Староста не знал, что ему и делать, и попросил у него на размышленье две недели отсрочки. Старший работник на это согласился. Созвал тогда староста всех своих писарей, чтоб пораздумали они хорошенько и дали бы добрый совет. Писаря долго думали-раздумывали и, наконец, сказали, что никто перед старшим работником устоять не сможет, а то, пожалуй, и жизнью расплатиться придется, - ведь он каждого, как комара, раздавит. И они посоветовали старосте, чтобы велел он старшему работнику спуститься в колодец и его почистить, а когда он спустится вниз, прикатить мельничный жернов и сбросить его ему на голову, - тогда уж он никогда оттуда не вылезет.
Совет этот старосте понравился, и старший работник спуститься в колодец согласился. Когда он очутился на дне колодца, они скатили в колодец самый большой мельничный жернов, думая, что расшибут работнику голову, а он вдруг как закричит оттуда:
- Отгоните кур от колодца, а то роются они там в песке и сбрасывают мне в глаза всякий мусор, и мне оттого ничего не видно.
Крикнул тогда староста: "Кш-кш!", будто кур отгоняет. Закончил старший работник свою работу, вылез из колодца и говорит:
- Поглядите, какое у меня красивое ожерелье, - а был это на самом деле жернов, висел он у него на шее.
Пожелал старший работник получить теперь свое жалованье, но староста опять выпросил две недели на размышленье. Сошлись все писаря и дали такой совет: послать старшего работника в заколдованную мельницу, чтоб перемолол он там ночью зерно; никто еще с той мельницы наутро живым не возвращался. Это предложение старосте понравилось, и он позвал в тот же вечер работника и велел ему отвезти на мельницу восемь четвертей зерна и за ночь все это перемолоть, - очень, мол, нужно. Пошел старший работник в амбар, насыпал две четверти зерна в правый карман, две четверти в левый, а четыре насыпал в перемётную суму, взвалил на себя и, нагруженный, отправился к заколдованной мельнице. Мельник сказал ему, что днем он может зерно перемолоть как следует, но ночью никак дело не выйдет, - мельница-де заколдованная, и всякого, кто в нее зайдет, мертвым наутро выносить приходится. Но работник сказал:
- Я уж как-нибудь управлюсь, вы только уходите отсюда да ложитесь себе спать.
И пошел он на мельницу и засыпал зерно. Часам к одиннадцати зашел он к мельнику в комнату и присел на лавку. Посидел немного, - вдруг открывается дверь, и входит в комнату большой-пребольшой стол, и ставятся на него сами собой вино и жаркое и много всяких других яств, а в комнате ведь никого не было, кто мог бы все это принести. И придвинулись потом стулья сами к столу, но никто из людей не явился. Вдруг увидел он пальцы, они двигали ножами и вилками и накладывали кушанья на тарелки, а больше ничего разглядеть он не мог. Он был голоден, а когда увидел кушанья, то подсел тоже к столу и стал есть вместе с другими; и все ему показалось очень вкусным. Когда он наелся и другие тоже поели все, что было у них на тарелках, вдруг кто-то стал все свечи тушить, - это он; ясно слышал, - и когда стало темным-темно, хоть глаз выколи, то кто-то дал ему вроде пощечины. Тогда он сказал: - Если это повторится еще раз, я дам сдачи!
И когда он получил еще раз пощечину, он тоже размахнулся и тотчас ударил кого-то в ответ.
И так продолжалось целую ночь: он не спускал ни разу и честно давал сдачу, не ленился - бил куда попадется. Но только стало светать, как все вмиг прекратилось. Мельник встал, захотелось ему посмотреть на работника, и он был удивлен, что увидел его в живых. И тот рассказал:
- Наелся я досыта, но и пощечин получил немало; ну, и сдачи тоже давал.
Обрадовался мельник и сказал, что теперь мельница расколдована, и хотел было дать ему за это много денег в награду, но он сказал:
- Денег я не хочу, у меня их и так довольно. - Взвалил он мешок с мукой на плечи, пошел домой и сказал старосте, что с делом он управился, а теперь хочет получить расчет.
Как услыхал об этом староста, тут уж и совсем перепугался и никак не мог успокоиться, стал ходить по комнате взад и вперед, и пот градом так и катился у него с лица. Открыл он окошко, чтоб подышать свежим воздухом, но не успел и дохнуть, как дал ему старший работник такого пинка, что вылетел он из окна, взлетел прямо на воздух и стал подыматься выше и выше, пока, наконец, стал совсем невидим. Тогда старший работник говорит старостихе:
- Если он назад не вернется, то другой пинок вам уж получать придется.
Закричала старостиха:
- Нет, нет, уж мне этого не выдержать! - открыла она другое окошко, и у нее капли пота тоже на лбу проступили. И вот дал работник ей пинка, и вылетела она в окошко; а так как была она легче мужа, то и взлетела куда повыше.
Стал муж ей кричать:
- Спускайся ко мне!
А она всё кричала:
- Ты уж лучше ко мне подымайся, а мне к тебе спуститься никак невозможно. - И стали они носиться по воздуху, а друг к другу приблизиться всё никак не могут.
Летают ли они там до сих пор, по правде сказать, я не знаю. А юный великан взял свою железную палицу и пошел себе дальше.
Ein Bauersmann hatte einen Sohn, der war so groß wie ein Daumen und ward gar nicht größer und wuchs in etlichen Jahren nicht ein Haarbreit. Einmal wollte der Bauer ins Feld gehen und pflügen, da sagte der Kleine 'Vater, ich will mit hinaus.' 'Du willst mit hinaus?' sprach der Vater, 'bleib du hier, dort bist du zu nichts nutz; du könntest mir auch verloren gehen.' Da fing der Däumling an zu weinen, und um Ruhe zu haben, steckte ihn der Vater in die Tasche und nahm ihn mit. Draußen auf dem Felde holte er ihn wieder heraus und setzte ihn in eine frische Furche. Wie er da so saß, kam über den Berg ein großer Riese daher. 'Siehst du dort den großen Butzemann?' sagte der Vater, und wollte den Kleinen schrecken, damit er artig wäre, 'der kommt und holt dich.' Der Riese aber hatte mit seinen langen Beinen kaum ein paar Schritte getan, so war er bei der Furche. Er hob den kleinen Däumling mit zwei Fingern behutsam in die Höhe, betrachtete ihn und ging, ohne ein Wort zu sprechen, mit ihm fort. Der Vater stand dabei, konnte vor Schrecken keinen Laut hervorbringen und dachte nicht anders als sein Kind für verloren, also daß ers sein Lebtag nicht wieder mit Augen sehen würde.
Der Riese aber trug es heim und ließ es an seiner Brust saugen, und der Däumling wuchs und ward groß und stark nach Art der Riesen. Nach Verlauf von zwei Jahren ging der Alte mit ihm in den Wald, wollte ihn versuchen und sprach 'zieh dir eine Gerte heraus.' Da war der Knabe schon so stark, daß er einen jungen Baum mit den Wurzeln aus der Erde riß. Der Riese aber meinte 'das muß besser kommen,' nahm ihn wieder mit und säugte ihn noch zwei Jahre. Als er ihn versuchte, hatte seine Kraft schon so zugenommen, daß er einen alten Baum aus der Erde brechen konnte. Das war dem Riesen noch immer nicht genug, er säugte ihn abermals zwei Jahre, und als er dann mit ihm in den Wald ging und sprach 'nun reiß einmal eine ordentliche Gerte aus,' so riß der Junge den dicksten Eichenbaum aus der Erde, daß er krachte, und war ihm nur ein Spaß. 'Nun ists genug,' sprach der Riese, 'du hast ausgelernt,' und führte ihn zurück auf den Acker, wo er ihn geholt hatte. Sein Vater stand da hinter dem Pflug, der junge Riese ging auf ihn zu und sprach 'sieht er wohl, Vater, was sein Sohn für ein Mann geworden ist.' Der Bauer erschrak und sagte 'nein, du bist mein Sohn nicht, ich will dich nicht, geh weg von mir.' 'Freilich bin ich sein Sohn, laß er mich an die Arbeit, ich kann pflügen so gut als er und noch besser.' 'Nein, nein, du bist mein Sohn nicht, du kannst auch nicht pflügen, geh weg von mir.' Weil er sich aber vor dem großen Mann fürchtete, ließ er den Pflug los, trat zurück und setzte sich zur Seite ans Land. Da nahm der Junge das Geschirr und drückte bloß mit einer Hand darauf, aber der Druck war so gewaltig, daß der Pflug tief in die Erde ging. Der Bauer konnte das nicht mit ansehen und rief ihm zu 'wenn du pflügen willst, mußt du nicht so gewaltig drücken, das gibt schlechte Arbeit.' Der Junge aber spannte die Pferde aus, zog selber den Pflug und sagte 'geh er nur nach Haus , Vater, und laß er die Mutter eine große Schüssel voll Essen kochen; ich will derweil den Acker schon umreißen.' Da ging der Bauer heim und bestellte das Essen bei seiner Frau: der Junge aber pflügte das Feld, zwei Morgen groß, ganz allein, und dann spannte er sich auch selber vor die Egge und eggte alles mit zwei Eggen zugleich. Wie er fertig war, ging er in den Wald und riß zwei Eichenbäume aus, legte sie auf die Schultern, und hinten und vorn eine Egge darauf, und hinten und vorn auch ein Pferd, und trug das alles, als wär es ein Bund Stroh, nach seiner Eltern Haus. Wie er in den Hof kam, erkannte ihn seine Mutter nicht und fragte 'wer ist der entsetzliche große Mann?' Der Bauer sagte 'das ist unser Sohn.' Sie sprach 'nein, unser Sohn ist das nimmermehr, so groß haben wir keinen gehabt, unser war ein kleines Ding.' Sie rief ihm zu 'geh fort, wir wollen dich nicht.' Der Junge schwieg still, zog seine Pferde in den Stall, gab ihnen Hafer und Heu, alles wie sichs gehörte. Als er fertig war, ging er in die Stube, setzte sich auf die Bank und sagte 'Mutter, nun hätte ich Lust zu essen, ists bald fertig?' Da sagte sie 'ja, und brachte zwei große große Schüsseln voll herein, daran hätten sie und ihr Mann acht Tage lang satt gehabt. Der Junge aber aß sie allein auf und fragte, ob sie nicht mehr vorsetzen könnte. 'Nein,' sagte sie, 'das ist alles, was wir haben.' 'Das war ja nur zum Schmecken, ich muß mehr haben.' Sie getraute nicht, ihm zu widerstehen, ging hin und setzte einen großen Schweinekessel voll übers Feuer, und wie es gar war, trug sie es herein. 'Endlich kommen noch ein paar Brocken,' sagte er und aß alles hinein; es war aber doch nicht genug, seinen Hunger zu stillen. Da sprach er 'Vater, ich sehe wohl, bei ihm werd ich nicht satt, will er mir einen Stab von Eisen verschaffen, der stark ist und den ich vor meinen Knien nicht zerbrechen kann, so will ich fort in die Welt gehen.' Der Bauer war froh, spannte seine zwei Pferde vor den Wagen und holte bei dem Schmied einen Stab so groß und dick, als ihn die zwei Pferde nur fortschaffen konnten. Der Junge nahm ihn vor die Knie und ratsch! brach er ihn wie eine Bohnenstange in der Mitte entzwei und warf ihn weg. Der Vater spannte vier Pferde vor und holte einen Stab so groß und dick, als ihn die vier Pferde fortschaffen konnten. Der Sohn knickte auch diesen vor dem Knie entzwei, warf ihn hin und sprach 'Vater, der kann mir nicht helfen, er muß besser vorspannen und einen stärkern Stab holen.' Da spannte der Vater acht Pferde vor und holte einen so groß und dick, als ihn die acht Pferde herbeifahren konnten. Wie der Sohn den in die Hand nahm, brach er gleich oben ein Stück davon ab und sagte 'Vater, ich sehe, er kann mir keinen Stab anschaffen, wie ich ihn brauche, ich will nicht länger bei ihm bleiben.'
Da ging er fort und gab sich für einen Schmiedegesellen aus.
Er kam in ein Dorf, darin wohnte ein Schmied, der war ein Geizmann, gönnte keinem Menschen etwas und wollte alles allein haben; zu dem trat er in die Schmiede und fragte, ob er keinen Gesellen brauchte. 'Ja,' sagte der Schmied, sah ihn an und dachte 'das ist ein tüchtiger Kerl, der wird gut vorschlagen und sein Brot verdienen.' Er fragte 'wieviel willst du Lohn haben?' 'Gar keinen will ich haben,' antwortete er, 'nur alle vierzehn Tage, wenn die andern Gesellen ihren Lohn bezahlt kriegen, will ich dir zwei Streiche geben, die mußt du aushalten.' Das war der Geizmann von Herzen zufrieden und dachte damit viel Geld zu sparen. Am andern Morgen sollte der fremde Geselle zuerst vorschlagen, wie aber der Meister den glühenden Stab brachte und jener den ersten Schlag tat, so flog das Eisen voneinander und der Amboß sank in die Erde, so tief, daß sie ihn gar nicht wieder herausbringen konnten. Da ward der Geizmann bös und sagte 'ei was, dich kann ich nicht brauchen, du schlägst gar zu grob, was willst du für den einen Zuschlag haben?' Da sprach er 'ich will dir nur einen ganz kleinen Streich geben, weiter nichts.' Und hob seinen Fuß auf und gab ihm einen Tritt, daß er über vier Fuder Heu hinausflog. Darauf suchte er sich den dicksten Eisenstab aus, der in der Schmiede war, nahm ihn als einen Stock in die Hand und ging weiter.
Als er eine Weile gezogen war, kam er zu einem Vorwerk und fragte den Amtmann, ob er keinen Großknecht nötig hätte. 'Ja,' sagte der Amtmann, 'ich kann einen brauchen: du siehst aus wie ein tüchtiger Kerl, der schon was vermag, wieviel willst du Jahrslohn haben?' Er antwortete wiederum, er verlangte gar keinen Lohn, aber alle Jahre wollte er ihm drei Streiche geben, die müßte er aushalten. Das war der Amtmann zufrieden, denn er war auch ein Geizhals. Am andern Morgen, da sollten die Knechte ins Holz fahren, und die andern Knechte waren schon auf, er aber lag noch im Bett. Da rief ihn einer an 'steh auf, es ist Zeit, wir wollen ins Holz, und du mußt mit.' 'Ach,' sagte er ganz grob und trotzig, 'geht ihr nur hin, ich komme doch eher wieder als ihr alle miteinander.' Da gingen die andern zum Amtmann und erzählten ihm, der Großknecht läge noch im Bett und wollte nicht mit ins Holz fahren. Der Amtmann sagte, sie sollten ihn noch einmal wecken und ihn heißen die Pferde vorspannen. Der Großknecht sprach aber wie vorher 'geht ihr nur hin, ich komme doch eher wieder als ihr alle miteinander.' Darauf blieb er noch zwei Stunden liegen, da stieg er endlich aus den Federn, holte sich aber erst zwei Scheffel voll Erbsen vom Boden, kochte sich einen Brei und aß den mit guter Ruhe, und wie das alles geschehen war, ging er hin, spannte die Pferde vor und fuhr ins Holz. Nicht weit vor dem Holz war ein Hohlweg, wo er durch mußte, da fuhr er den Wagen erst vorwärts, dann mußten die Pferde stille halten, und er ging hinter den Wagen, nahm Bäume und Reisig und machte da eine große Hucke (Verhack), so daß kein Pferd durchkommen konnte. Wie er nun vors Holz kam, fuhren die andern eben mit ihren beladenen Wagen heraus und wollten heim, da sprach er zu ihnen 'fahrt nur hin, ich komme doch eher als ihr nach Haus.' Er fuhr gar nicht weit ins Holz, riß gleich zwei der allergrößten Bäume aus der Erde, warf sie auf de n Wagen und drehte um. Als er vor der Hucke anlangte, standen die andern noch da und konnten nicht durch. 'Seht ihr wohl,' sprach er, 'wärt ihr bei mir geblieben, so wärt ihr ebenso schnell nach Haus gekommen und hättet noch eine Stunde schlafen können.' Er wollte nun zufahren, aber seine Pferde konnten sich nicht durcharbeiten, da spannte er sie aus, legte sie oben auf den Wagen, nahm selber die Deichsel in die Hand, und hüf! zog er alles durch, und das ging so leicht, als hätt er Federn geladen. Wie er drüben war, sprach er zu den andern 'seht ihr wohl, ich bin schneller hindurch als ihr,' fuhr weiter, und die andern mußten stehen bleiben. In dem Hof aber nahm er einen Baum in die Hand, zeigte ihn dem Amtmann und sagte 'ist das nicht ein schönes Klafterstück?' Da sprach der Amtmann zu seiner Frau 'der Knecht ist gut; wenn er auch lang schläft, er ist doch eher wieder da als die andern.'
Nun diente er dem Amtmann ein Jahr: wie das herum war und die andern Knechte ihren Lohn kriegten, sprach er, es wäre Zeit, er wollte sich auch seinen Lohn nehmen. Dem Amtmann ward aber angst vor den Streichen, die er kriegen sollte, und bat ihn inständig, er möchte sie ihm schenken, lieber wollte er selbst Großknecht werden, und er sollte Amtmann sein. 'Nein,' sprach er, 'ich will kein Amtmann werden, ich bin Großknecht und wills bleiben, ich will aber austeilen, was bedungen ist.' Der Amtmann wollte ihm geben, was er nur verlangte, aber es half nichts, der Großknecht sprach zu allem 'nein.' Da wußte sich der Amtmann nicht zu helfen und bat ihn um vierzehn Tage Frist, er wollte sich auf etwas besinnen. Der Großknecht sprach, die Frist sollte er haben. Der Amtmann berief alle seine Schreiber zusammen, sie sollten sich bedenken und ihm einen Rat geben. Die Schreiber besannen sich lange, endlich sagten sie, vor dem Großknecht wäre niemand seines Lebens sicher, der schlüge einen Menschen wie eine Mücke tot. Er sollte ihn heißen in den Brunnen steigen und ihn reinigen, wenn er unten wäre, wollten sie einen von den Mühlensteinen, die da lägen, herbeirollen und ihm auf den Kopf werfen, dann würde er nicht wieder an des Tages Licht kommen. Der Rat gefiel dem Amtmann, und der Großknecht war bereit, in den Brunnen hinabzusteigen. Als er unten auf dem Grund stand, rollten sie den größten Mühlenstein hinab, und meinten, der Kopf wäre ihm eingeschlagen, aber er rief 'jagt die Hühner vom Brunnen weg, die kratzen da oben im Sand und werfen mir die Körner in die Augen, daß ich nicht sehen kann.' Da rief der Amtmann 'husch! husch!' und tat, als scheuchte er die Hühner weg. Als der Großknecht mit seiner Arbeit fertig war, stieg er herauf und sagte 'seht einmal, ich habe doch ein schönes Halsband um,' da war es der Mühlenstein, den er um den Hals trug. Der Großknecht woll te jetzt seinen Lohn nehmen, aber der Amtmann bat wieder um vierzehn Tage Bedenkzeit. Die Schreiber kamen zusammen und gaben den Rat, er sollte den Großknecht in die verwünschte Mühle schicken, um dort in der Nacht Korn zu mahlen: von da wäre noch kein Mensch morgens lebendig herausgekommen. Der Anschlag gefiel dem Amtmann, er rief den Großknecht noch denselben Abend und hieß ihn acht Malter Korn in die Mühle fahren und in der Nacht noch mahlen; sie hättens nötig. Da ging der Großknecht auf den Boden und tat zwei Malter in seine rechte Tasche, zwei in die linke, vier nahm er in einem Quersack halb auf den Rücken, halb auf die Brust, und ging also beladen nach der verwünschten Mühle. Der Müller sagte ihm, bei Tag könnte er recht gut da mahlen, aber nicht in der Nacht, da wäre die Mühle verwünscht, und wer da noch hineingegangen wäre, den hätte man am Morgen tot darin gefunden. Er sprach 'ich will schon durchkommen, macht Euch nur fort und legt Euch aufs Ohr.' Darauf ging er in die Mühle und schüttete das Korn auf. Gegen elf Uhr ging er in die Müllerstube und setzte sich auf die Bank. Als er ein Weilchen da gesessen hatte, tat sich auf einmal die Tür auf und kam eine große große Tafel herein, und auf die Tafel stellte sich Wein und Braten und viel gutes Essen, alles von selber, denn es war niemand da, ders auftrug. Und danach rückten sich die Stühle herbei, aber es kamen keine Leute, bis auf einmal sah er Finger, die hantierten mit den Messern und Gabeln und legten Speisen auf die Teller, aber sonst konnte er nichts sehen. Da er hungrig war und die Speisen sah, so setzte er sich auch an die Tafel, aß mit und ließ sichs gut schmecken. Als er satt war und die andern ihre Schüsseln auch ganz leer gemacht hatten, da wurden die Lichter auf einmal alle ausgeputzt, das hörte er deutlich, und wies nun stockfinster war, so kriegte er so etwas wie eine Ohrfei ge ins Gesicht. Da sprach er 'wenn noch einmal so etwas kommt, so teil ich auch wieder aus.' Und wie er zum zweitenmal eine Ohrfeige kriegte, da schlug er gleichfalls mit hinein. Und so ging das fort die ganze Nacht, er nahm nichts umsonst, sondern gab reichlich zurück und schlug nicht faul um sich herum: bei Tagesanbruch aber hörte alles auf. Wie der Müller aufgestanden war, wollte er nach ihm sehen und verwunderte sich, daß er noch lebte. Da sprach er 'ich habe mich satt gegessen, habe Ohrfeigen gekriegt, aber ich habe auch Ohrfeigen ausgeteilt.' Der Müller freute sich und sagte, nun wäre die Mühle erlöst, und wollt ihm gern zur Belohnung viel Geld geben. Er sprach aber 'Geld will ich nicht, ich habe doch genug.' Dann nahm er sein Mehl auf den Rücken, ging nach Haus und sagte dem Amtmann, er hätte die Sache ausgerichtet und wollte nun seinen bedungenen Lohn haben. Wie der Amtmann das hörte, da ward ihm erst recht angst: er wußte sich nicht zu lassen, ging in der Stube auf und ab, und die Schweißtropfen liefen ihm von der Stirne herunter. Da machte er das Fenster auf nach frischer Luft, ehe er sichs aber versah, hatte ihm der Großknecht einen Tritt gegeben, daß er durchs Fenster in die Luft hineinflog, immer fort, bis ihn niemand mehr sehen konnte. Da sprach der Großknecht zur Frau des Amtmanns 'kommt er nicht wieder, so müßt Ihr den anderen Streich hinnehmen.' Sie rief 'nein, nein, ich kanns nicht aushalten,' und machte das andere Fenster auf, weil ihr die Schweißtropfen die Stirne herunterliefen. Da gab er ihr einen Tritt, daß sie gleichfalls hinausflog, und da sie leichter war, noch viel höher als ihr Mann. Der Mann rief 'komm doch zu mir,' sie aber rief 'komm du zu mir, ich kann nicht zu dir.' Und sie schwebten da in der Luft, und konnte keins zum andern kommen, und ob sie da noch schweben, das weiß ich nicht; der junge Riese aber nahm seine Eisenstange und ging weiter.