Жил однажды на белом свете богач, и у того богача был слуга, который служил ревностно и честно, вставал каждое утро раньше всех и позже всех ложился вечером, и где была тяжелая работа, другим не по силам, там он всегда первый за нее принимался. При этом он ни на что не жаловался, был всегда доволен и всегда весел.
Когда окончился год его службы, господин его не дал ему никакого жалованья, подумав: "Этак-то лучше, и я на этом сохраню кое-что, и он от меня не уйдет, а останется у меня на службе".
Слуга не сказал ему ни слова, и во второй год исполнял ту же работу, что и в первый. И даже тогда, когда и за второй год он не получил никакого жалованья, примирился с этим и остался по-прежнему на службе.
По прошествии и третьего года господин спохватился, стал рыться в кармане, однако ничего из кармана не вынул. Тогда наконец слуга заговорил: "Я, сударь, честно служил вам три года сряду, а потому будьте так добры, дайте мне то, что мне следует получить по праву; мне бы хотелось от вас уйти и повидать свет белый". А скряга и отвечал ему: "Да, милый мой слуга, ты мне служил прекрасно и должен быть за это вознагражден надлежащим образом". Сунул он руку опять в карман и геллер за геллером отсчитал ему три монетки… "Вот тебе за каждый год по геллеру - это большая и щедрая плата, какую ты мог бы получить лишь у очень немногих господ".
Добряк-слуга немного смыслил в деньгах, спрятал свой капитал в карман и подумал: "Ну, теперь у меня полнешенек карман денег - так о чем мне и тужить? Да не к чему и затруднять себя тяжелою работою!"
И пошел путем-дорогою по горам, по долам, весело припевая и припрыгивая на ходу.
Вот и случилось, что в то время, когда проходил он мимо чащи кустов, вышел к нему оттуда маленький человечек и спросил: "Куда путь держишь, веселая голова? Вижу я, что ты ничем особенно не озабочен". - "А о чем же мне и печалиться? - отвечал парень. - Карман у меня полнешенек - в нем бренчит у меня жалованье, полученное за три года службы". - "А велика ли вся твоя казна?" - спросил человечек. "Велика ли? А целых три геллера звонкой монетой!" - "Послушай, - сказал человечек, - я бедный, нуждающийся человек, подари мне свои три геллера: я уж ни на какую работу не пригоден, а ты еще молод и легко можешь заработать свой хлеб".
Парень был добросердечный и притом почувствовал жалость к человечку; подал ему свои три монеты и сказал: "Прими Христову милостыньку, а я без хлеба не останусь". Тогда сказал человечек: "Видя твое доброе сердце, я разрешаю тебе высказать три желания - на каждый геллер по желанию - и все они будут исполнены!" - "Ага! - сказал парень. - Ты, видно, из тех, которые любят пыль в глаза пускать! Ну, да если уж на то пошло, то я прежде всего желаю получить такое ружье, которое бы постоянно попадало в намеченную цель; а во-вторых, желаю получить такую скрипку, на которой, чуть заиграю, так чтобы все кругом заплясало; а в-третьих, если к кому обращусь с просьбою, так чтобы мне в ней отказу не было". - "Все это я тебе даю", - сказал человечек, сунул руку в куст - и поди ж ты! - достал оттуда, словно по заказу, и ружье, и скрипку.
Отдавая и то и другое парню, он сказал: "Если ты кого попросишь о чем, то ни один человек на свете тебе не откажет". "Вот у меня и есть все, чего душа желает!" - сказал сам себе парень.
Вскоре после того повстречался ему на пути еврей с длинной козлиной бородкой; он стоял и прислушивался к пению птички, сидевшей очень высоко, на самой вершине дерева. "Истинное чудо! - воскликнул он наконец. - У такой маленькой твари и такой голосище! Эх, кабы она была моею! Жаль, что ей никто не может на хвост соли насыпать!" - "Коли только за этим дело стало, - сказал парень, - так птицу мы оттуда сейчас спустим!" Приложился он и так ловко попал, что птица упала с дерева в терновник. "Слушай, плутяга, - сказал парень еврею, - вынимай оттуда свою птицу". - "Ну что же, я подберу свою птицу, коли уж вы в нее попали!" - сказал еврей, лег на землю и давай продираться внутрь тернового куста.
Когда он залез в самую середину кустарника, вздумалось парню подшутить - взялся он за скрипку и давай на ней наигрывать. Тотчас же начал и еврей поднимать ноги вверх и подскакивать, и чем более парень пилил на своей скрипке, тем шибче тот приплясывал. Но шипы терновника изодрали его ветхое платьишко, растеребили его козлиную бороденку и перецарапали ему все тело. "Да что же это за музыка! - крикнул, наконец, еврей. - Что за музыка! Пусть господин перестанет играть, я вовсе не хочу плясать!" Но парень не очень его слушал и думал про себя: "Ты довольно людей дурачил - пусть-ка теперь тебя терновник поцарапает!" - и продолжал наигрывать, а еврей все выше и выше подскакивал, и лохмотья его одежды то и дело оставались на иглах терновника.
"Ай, вей! - взмолился он. - Лучше уж я дам господину, что он желает - дам целый кошелек с золотом, лишь бы он играть перестал!" - "О! Если ты такой щедрый, - сказал парень, - то я, пожалуй, и прекращу мою музыку; однако же должен тебя похвалить - ты под мою музыку отлично пляшешь!" Затем получил он от еврея кошелек и пошел своей дорогой.
Еврей же остался на том же месте и все смотрел вслед парню, пока тот совсем у него не скрылся из глаз; а тогда и начал кричать, что есть мочи: "Ах, ты, музыкант грошовый! Ах ты, скрипач из пивной! Погоди ужо: дай мне с тобой глаз на глаз встретиться! Так тебя пугну, что во все лопатки бежать от меня пустишься!" - и кричал, и ругался, сколько мог.
А когда он этою бранью немного пооблегчил себе душу, то побежал в город к судье. "Господин судья, - ай, вей! - извольте посмотреть, как на большой дороге какой-то злодей меня ограбил и что со мною сделал! Камень, и тот должен был бы надо мною сжалиться! Извольте видеть: платье все в клочья изорвано! Тело исколото и исцарапано! И весь достаточек мой, вместе с кошельком, у меня отнят! А в кошельке-то все червонцы, один другого лучше! Ради Бога, прикажите злодея в тюрьму засадить!"
Судья спросил: "Да кто же он был? Солдат, что ли, что тебя так саблей отделал?" - "Ни-ни! - сказал еврей. - Шпаги обнаженной при нем не было, только ружье за спиной да скрипка под бородою; этого злодея не мудрено узнать!"
Выслал судья свою команду, и его посланные легко отыскали парня, который преспокойно шел своею дорогой; да у него же и кошель с золотом нашли.
Призванный в суд, он сказал: "Я к еврею не прикасался и денег у него не брал, он сам по доброй воле мне деньги предложил, лишь бы только я перестал играть на скрипке, потому что он не мог выносить моей музыки". - "Никогда! Как можно! - закричал еврей. - Все-то он лжет, как мух ловит!"
Но судья и без того парню не поверил и сказал: "Плохое ты нашел себе оправдание - не может быть, чтобы еврей тебе по доброй воле деньги дал!" И присудил добродушного парня за грабеж на большой дороге к повешению.
Когда его повели на казнь, еврей не вытерпел, закричал ему: "А, живодер! А, собачий музыкант! Теперь небось получишь заслуженную награду!"
А парень преспокойно поднялся с палачом по лестнице на виселицу, и обернувшись на последней ступеньке ее, сказал судье: "Дозвольте мне обратиться к вам перед смертью с некоторою просьбою!" - "Ладно, - сказал судья, - дозволяю; не проси только о помиловании". - "Нет, прошу не о помиловании, - отвечал парень, - а о том, чтобы мне напоследок дозволено было еще раз сыграть на моей скрипке".
Еврей закричал благим матом: "Ради Бога, не дозволяйте ему!" Но судья сказал: "Почему бы мне ему этого не дозволить? Пусть потешится перед смертью, а затем - ив петлю". Но он и не мог отказать ему вследствие особого дара, который был дан парню человечком… Еврей же стал кричать: "Ай, вей! Ай, вей! Вяжите, вяжите меня покрепче!"
Тогда добродушный парень снял свою скрипку с шеи, настроил ее, и чуть только первый раз провел по ней, все стали шаркать ногами и раскачиваться - и судья, и писцы его, и судейские, и даже веревка выпала из рук того, кто собирался скрутить еврея. При втором ударе смычка все подняли ноги, а палач выпустил добродушного парня из рук и приготовился к пляске… При третьем ударе все подпрыгнули на месте и принялись танцевать - и судья с евреем впереди всех, и выплясывали лучше всех.
Вскоре и все кругом заплясало, все, что сбежалось на базарную площадь из любопытства, - старые и малые, толстяки и худощавые; даже собаки, и те стали на задние лапы и стали прыгать вместе со всеми. И чем долее играл он, тем выше прыгали плясуны, так что даже головами стали друг с другом стукаться, и напоследок все подняли жалобный вой.
Наконец судья, совсем выбившись из сил, закричал парню: "Дарю тебе жизнь, только перестань же играть!"
Добродушный парень внял его голосу, отложил скрипку в сторону, опять повесил ее себе на шею и сошел с лестницы. Тогда подошел он к еврею, который лежал врастяжку на земле, не будучи в силах перевести дыхание, и сказал ему: "Негодяй! Теперь сознайся, откуда у тебя деньги - не то сниму скрипку и опять стану на ней играть". - "Украл я, украл деньги! - закричал еврей в отчаянии. - А ты честно их заработал".
Услышав это, судья приказал вести еврея на виселицу и повесить, как вора.
There was once a rich man, who had a servant who served him diligently and honestly: He was every morning the first out of bed, and the last to go to rest at night; and, whenever there was a difficult job to be done, which nobody cared to undertake, he was always the first to set himself to it. Moreover, he never complained, but was contented with everything, and always merry.
When a year was ended, his master gave him no wages, for he said to himself, "That is the cleverest way; for I shall save something, and he will not go away, but stay quietly in my service. The servant said nothing, but did his work the second year as he had done it the first; and when at the end of this, likewise, he received no wages, he made himself happy, and still stayed on.
When a year was ended, his master gave him no wages, for he said to himself, "That is the cleverest way; for I shall save something, and he will not go away, but stay quietly in my service. The servant said nothing, but did his work the second year as he had done it the first; and when at the end of this, likewise, he received no wages, he made himself happy, and still stayed on.
When the third year also was past, the master considered, put his hand in his pocket, but pulled nothing out. Then at last the servant said, "Master, for three years I have served you honestly, be so good as to give me what I ought to have, for I wish to leave, and look about me a little more in the world."
"Yes, my good fellow," answered the old miser; "you have served me industriously, and, therefore, you shall be cheerfully rewarded;" And he put his hand into his pocket, but counted out only three farthings, saying, "There, you have a farthing for each year; that is large and liberal pay, such as you would have received from few masters."
The honest servant, who understood little about money, put his fortune into his pocket, and thought, "Ah! now that I have my purse full, why need I trouble and plague myself any longer with hard work!" So on he went, up hill and down dale; and sang and jumped to his heart's content. Now it came to pass that as he was going by a thicket a little man stepped out, and called to him, "Whither away, merry brother? I see you do not carry many cares." - "Why should I be sad?" answered the servant; "I have enough; three years' wages are jingling in my pocket." - "How much is your treasure?" the dwarf asked him. "How much? Three farthings sterling, all told." - "Look here," said the dwarf, "I am a poor needy man, give me your three farthings; I can work no longer, but you are young, and can easily earn your bread."
And as the servant had a good heart, and felt pity for the old man, he gave him the three farthings, saying, "Take them in the name of Heaven, I shall not be any the worse for it."
Then the little man said, "As I see you have a good heart I grant you three wishes, one for each farthing, they shall all be fulfilled."
"Aha?" said the servant, "you are one of those who can work wonders! Well, then, if it is to be so, I wish, first, for a gun, which shall hit everything that I aim at; secondly, for a fiddle, which when I play on it, shall compel all who hear it to dance; thirdly, that if I ask a favor of any one he shall not be able to refuse it."
"All that shall you have," said the dwarf; and put his hand into the bush, and only think, there lay a fiddle and gun, all ready, just as if they had been ordered. These he gave to the servant, and then said to him, "Whatever you may ask at any time, no man in the world shall be able to deny you."
"Heart alive! What can one desire more?" said the servant to himself, and went merrily onwards. Soon afterwards he met a Jew with a long goat's-beard, who was standing listening to the song of a bird which was sitting up at the top of a tree. "Good heavens," he was exclaiming, "that such a small creature should have such a fearfully loud voice! If it were but mine! If only someone would sprinkle some salt upon its tail!"
"If that is all," said the servant, "the bird shall soon be down here;" And taking aim he pulled the trigger, and down fell the bird into the thorn-bushes. "Go, you rogue," he said to the Jew, "and fetch the bird out for yourself!"
"Oh!" said the Jew, "leave out the rogue, my master, and I will do it at once. I will get the bird out for myself, as you really have hit it." Then he lay down on the ground, and began to crawl into the thicket.
When he was fast among the thorns, the good servant's humor so tempted him that he took up his fiddle and began to play. In a moment the Jew's legs began to move, and to jump into the air, and the more the servant fiddled the better went the dance. But the thorns tore his shabby coat from him, combed his beard, and pricked and plucked him all over the body. "Oh dear," cried the Jew, "what do I want with your fiddling? Leave the fiddle alone, master; I do not want to dance."
But the servant did not listen to him, and thought, "You have fleeced people often enough, now the thorn-bushes shall do the same to you;" and he began to play over again, so that the Jew had to jump higher than ever, and scraps of his coat were left hanging on the thorns. "Oh, woe's me! cried the Jew; I will give the gentleman whatsoever he asks if only he leaves off fiddling a purse full of gold." - "If you are so liberal," said the servant, "I will stop my music; but this I must say to your credit, that you dance to it so well that it is quite an art;" and having taken the purse he went his way.
The Jew stood still and watched the servant quietly until he was far off and out of sight, and then he screamed out with all his might, "You miserable musician, you beer-house fiddler! wait till I catch you alone, I will hunt you till the soles of your shoes fall off! You ragamuffin! just put five farthings in your mouth, and then you may be worth three halfpence!" and went on abusing him as fast as he could speak. As soon as he had refreshed himself a little in this way, and got his breath again, he ran into the town to the justice.
"My lord judge," he said, "I have come to make a complaint; see how a rascal has robbed and ill-treated me on the public highway! a stone on the ground might pity me; my clothes all torn, my body pricked and scratched, my little all gone with my purse, good ducats, each piece better than the last; for God's sake let the man be thrown into prison!"
"Was it a soldier," said the judge, "who cut you thus with his sabre?" - "Nothing of the sort!" said the Jew; "it was no sword that he had, but a gun hanging at his back, and a fiddle at his neck; the wretch may easily be known."
So the judge sent his people out after the man, and they found the good servant, who had been going quite slowly along, and they found, too, the purse with the money upon him. As soon as he was taken before the judge he said, "I did not touch the Jew, nor take his money; he gave it to me of his own free will, that I might leave off fiddling because he could not bear my music." - "Heaven defend us!" cried the Jew, "his lies are as thick as flies upon the wall."
But the judge also did not believe his tale, and said, "This is a bad defence, no Jew would do that." And because he had committed robbery on the public highway, he sentenced the good servant to be hanged. As he was being led away the Jew again screamed after him, "You vagabond! you dog of a fiddler! now you are going to receive your well-earned reward!" The servant walked quietly with the hangman up the ladder, but upon the last step he turned round and said to the judge, "Grant me just one request before I die."
"Yes, if you do not ask your life," said the judge. "I do not ask for life," answered the servant, "but as a last favor let me play once more upon my fiddle." The Jew raised a great cry of "Murder! murder! for goodness' sake do not allow it! Do not allow it!" But the judge said, "Why should I not let him have this short pleasure? it has been granted to him, and he shall have it." However, he could not have refused on account of the gift which had been bestowed on the servant.
Then the Jew cried, "Oh! woe's me! tie me, tie me fast!" while the good servant took his fiddle from his neck, and made ready. As he gave the first scrape, they all began to quiver and shake, the judge, his clerk, and the hangman and his men, and the cord fell out of the hand of the one who was going to tie the Jew fast. At the second scrape all raised their legs, and the hangman let go his hold of the good servant, and made himself ready to dance. At the third scrape they all leaped up and began to dance; the judge and the Jew being the best at jumping. Soon all who had gathered in the market-place out of curiosity were dancing with them; old and young, fat and lean, one with another. The dogs, likewise, which had run there got up on their hind legs and capered about; and the longer he played, the higher sprang the dancers, so that they knocked against each other's heads, and began to shriek terribly.
At length the judge cried, quite of breath, "I will give you your life if you will only stop fiddling." The good servant thereupon had compassion, took his fiddle and hung it round his neck again, and stepped down the ladder. Then he went up to the Jew, who was lying upon the ground panting for breath, and said, "You rascal, now confess, whence you got the money, or I will take my fiddle and begin to play again." - "I stole it, I stole it! cried he; "but you have honestly earned it." So the judge had the Jew taken to the gallows and hanged as a thief.