Жил однажды на белом свете богач, и у того богача был слуга, который служил ревностно и честно, вставал каждое утро раньше всех и позже всех ложился вечером, и где была тяжелая работа, другим не по силам, там он всегда первый за нее принимался. При этом он ни на что не жаловался, был всегда доволен и всегда весел.
Когда окончился год его службы, господин его не дал ему никакого жалованья, подумав: "Этак-то лучше, и я на этом сохраню кое-что, и он от меня не уйдет, а останется у меня на службе".
Слуга не сказал ему ни слова, и во второй год исполнял ту же работу, что и в первый. И даже тогда, когда и за второй год он не получил никакого жалованья, примирился с этим и остался по-прежнему на службе.
По прошествии и третьего года господин спохватился, стал рыться в кармане, однако ничего из кармана не вынул. Тогда наконец слуга заговорил: "Я, сударь, честно служил вам три года сряду, а потому будьте так добры, дайте мне то, что мне следует получить по праву; мне бы хотелось от вас уйти и повидать свет белый". А скряга и отвечал ему: "Да, милый мой слуга, ты мне служил прекрасно и должен быть за это вознагражден надлежащим образом". Сунул он руку опять в карман и геллер за геллером отсчитал ему три монетки… "Вот тебе за каждый год по геллеру - это большая и щедрая плата, какую ты мог бы получить лишь у очень немногих господ".
Добряк-слуга немного смыслил в деньгах, спрятал свой капитал в карман и подумал: "Ну, теперь у меня полнешенек карман денег - так о чем мне и тужить? Да не к чему и затруднять себя тяжелою работою!"
И пошел путем-дорогою по горам, по долам, весело припевая и припрыгивая на ходу.
Вот и случилось, что в то время, когда проходил он мимо чащи кустов, вышел к нему оттуда маленький человечек и спросил: "Куда путь держишь, веселая голова? Вижу я, что ты ничем особенно не озабочен". - "А о чем же мне и печалиться? - отвечал парень. - Карман у меня полнешенек - в нем бренчит у меня жалованье, полученное за три года службы". - "А велика ли вся твоя казна?" - спросил человечек. "Велика ли? А целых три геллера звонкой монетой!" - "Послушай, - сказал человечек, - я бедный, нуждающийся человек, подари мне свои три геллера: я уж ни на какую работу не пригоден, а ты еще молод и легко можешь заработать свой хлеб".
Парень был добросердечный и притом почувствовал жалость к человечку; подал ему свои три монеты и сказал: "Прими Христову милостыньку, а я без хлеба не останусь". Тогда сказал человечек: "Видя твое доброе сердце, я разрешаю тебе высказать три желания - на каждый геллер по желанию - и все они будут исполнены!" - "Ага! - сказал парень. - Ты, видно, из тех, которые любят пыль в глаза пускать! Ну, да если уж на то пошло, то я прежде всего желаю получить такое ружье, которое бы постоянно попадало в намеченную цель; а во-вторых, желаю получить такую скрипку, на которой, чуть заиграю, так чтобы все кругом заплясало; а в-третьих, если к кому обращусь с просьбою, так чтобы мне в ней отказу не было". - "Все это я тебе даю", - сказал человечек, сунул руку в куст - и поди ж ты! - достал оттуда, словно по заказу, и ружье, и скрипку.
Отдавая и то и другое парню, он сказал: "Если ты кого попросишь о чем, то ни один человек на свете тебе не откажет". "Вот у меня и есть все, чего душа желает!" - сказал сам себе парень.
Вскоре после того повстречался ему на пути еврей с длинной козлиной бородкой; он стоял и прислушивался к пению птички, сидевшей очень высоко, на самой вершине дерева. "Истинное чудо! - воскликнул он наконец. - У такой маленькой твари и такой голосище! Эх, кабы она была моею! Жаль, что ей никто не может на хвост соли насыпать!" - "Коли только за этим дело стало, - сказал парень, - так птицу мы оттуда сейчас спустим!" Приложился он и так ловко попал, что птица упала с дерева в терновник. "Слушай, плутяга, - сказал парень еврею, - вынимай оттуда свою птицу". - "Ну что же, я подберу свою птицу, коли уж вы в нее попали!" - сказал еврей, лег на землю и давай продираться внутрь тернового куста.
Когда он залез в самую середину кустарника, вздумалось парню подшутить - взялся он за скрипку и давай на ней наигрывать. Тотчас же начал и еврей поднимать ноги вверх и подскакивать, и чем более парень пилил на своей скрипке, тем шибче тот приплясывал. Но шипы терновника изодрали его ветхое платьишко, растеребили его козлиную бороденку и перецарапали ему все тело. "Да что же это за музыка! - крикнул, наконец, еврей. - Что за музыка! Пусть господин перестанет играть, я вовсе не хочу плясать!" Но парень не очень его слушал и думал про себя: "Ты довольно людей дурачил - пусть-ка теперь тебя терновник поцарапает!" - и продолжал наигрывать, а еврей все выше и выше подскакивал, и лохмотья его одежды то и дело оставались на иглах терновника.
"Ай, вей! - взмолился он. - Лучше уж я дам господину, что он желает - дам целый кошелек с золотом, лишь бы он играть перестал!" - "О! Если ты такой щедрый, - сказал парень, - то я, пожалуй, и прекращу мою музыку; однако же должен тебя похвалить - ты под мою музыку отлично пляшешь!" Затем получил он от еврея кошелек и пошел своей дорогой.
Еврей же остался на том же месте и все смотрел вслед парню, пока тот совсем у него не скрылся из глаз; а тогда и начал кричать, что есть мочи: "Ах, ты, музыкант грошовый! Ах ты, скрипач из пивной! Погоди ужо: дай мне с тобой глаз на глаз встретиться! Так тебя пугну, что во все лопатки бежать от меня пустишься!" - и кричал, и ругался, сколько мог.
А когда он этою бранью немного пооблегчил себе душу, то побежал в город к судье. "Господин судья, - ай, вей! - извольте посмотреть, как на большой дороге какой-то злодей меня ограбил и что со мною сделал! Камень, и тот должен был бы надо мною сжалиться! Извольте видеть: платье все в клочья изорвано! Тело исколото и исцарапано! И весь достаточек мой, вместе с кошельком, у меня отнят! А в кошельке-то все червонцы, один другого лучше! Ради Бога, прикажите злодея в тюрьму засадить!"
Судья спросил: "Да кто же он был? Солдат, что ли, что тебя так саблей отделал?" - "Ни-ни! - сказал еврей. - Шпаги обнаженной при нем не было, только ружье за спиной да скрипка под бородою; этого злодея не мудрено узнать!"
Выслал судья свою команду, и его посланные легко отыскали парня, который преспокойно шел своею дорогой; да у него же и кошель с золотом нашли.
Призванный в суд, он сказал: "Я к еврею не прикасался и денег у него не брал, он сам по доброй воле мне деньги предложил, лишь бы только я перестал играть на скрипке, потому что он не мог выносить моей музыки". - "Никогда! Как можно! - закричал еврей. - Все-то он лжет, как мух ловит!"
Но судья и без того парню не поверил и сказал: "Плохое ты нашел себе оправдание - не может быть, чтобы еврей тебе по доброй воле деньги дал!" И присудил добродушного парня за грабеж на большой дороге к повешению.
Когда его повели на казнь, еврей не вытерпел, закричал ему: "А, живодер! А, собачий музыкант! Теперь небось получишь заслуженную награду!"
А парень преспокойно поднялся с палачом по лестнице на виселицу, и обернувшись на последней ступеньке ее, сказал судье: "Дозвольте мне обратиться к вам перед смертью с некоторою просьбою!" - "Ладно, - сказал судья, - дозволяю; не проси только о помиловании". - "Нет, прошу не о помиловании, - отвечал парень, - а о том, чтобы мне напоследок дозволено было еще раз сыграть на моей скрипке".
Еврей закричал благим матом: "Ради Бога, не дозволяйте ему!" Но судья сказал: "Почему бы мне ему этого не дозволить? Пусть потешится перед смертью, а затем - ив петлю". Но он и не мог отказать ему вследствие особого дара, который был дан парню человечком… Еврей же стал кричать: "Ай, вей! Ай, вей! Вяжите, вяжите меня покрепче!"
Тогда добродушный парень снял свою скрипку с шеи, настроил ее, и чуть только первый раз провел по ней, все стали шаркать ногами и раскачиваться - и судья, и писцы его, и судейские, и даже веревка выпала из рук того, кто собирался скрутить еврея. При втором ударе смычка все подняли ноги, а палач выпустил добродушного парня из рук и приготовился к пляске… При третьем ударе все подпрыгнули на месте и принялись танцевать - и судья с евреем впереди всех, и выплясывали лучше всех.
Вскоре и все кругом заплясало, все, что сбежалось на базарную площадь из любопытства, - старые и малые, толстяки и худощавые; даже собаки, и те стали на задние лапы и стали прыгать вместе со всеми. И чем долее играл он, тем выше прыгали плясуны, так что даже головами стали друг с другом стукаться, и напоследок все подняли жалобный вой.
Наконец судья, совсем выбившись из сил, закричал парню: "Дарю тебе жизнь, только перестань же играть!"
Добродушный парень внял его голосу, отложил скрипку в сторону, опять повесил ее себе на шею и сошел с лестницы. Тогда подошел он к еврею, который лежал врастяжку на земле, не будучи в силах перевести дыхание, и сказал ему: "Негодяй! Теперь сознайся, откуда у тебя деньги - не то сниму скрипку и опять стану на ней играть". - "Украл я, украл деньги! - закричал еврей в отчаянии. - А ты честно их заработал".
Услышав это, судья приказал вести еврея на виселицу и повесить, как вора.
Egyszer volt, hol nem volt, volt egy gazdag ember, annak egy szolgája: János volt a neve. Ez a János olyan János volt, hogy pitymallatkor kelt, setét este feküdt, egész nap a keze, lába meg nem állott, mindég dolgozott s még mindég jókedvű volt. Mikor az esztendeje letelt, a gazda gondolta magában: Minek fizessek én bért Jánosnak. Ez a kolontos legény bér nélkül is szívesen szolgál.
János nem szólt semmit, azt is lassan mondta, s a második esztendőt is éppen olyan becsületesen leszolgálta, mint az elsőt s mikor esztendő végén egy krajcár nem sok, annyi bért sem kapott, nem szólt egy szót sem, megmaradt harmadik esztendőre is. Hanem mikor a harmadik esztendő is letelt, Jánosnak is megnyílt a szája s mondta:
- No gazduram, kitelt a három esztendő, tovább megyek egy házzal, - adja ki a bérem.
Mondta a gazda:
- Jól van, János, becsülettel szolgáltál, meg is fizetem a béredet illendőképpen.
Azzal benyúlt a zsebébe, kivett onnan három krajcárt: itt a béred, János, használd egészséggel.
János nem sokat értett a pénzhez, zsebre vágta, amit kapott s olyan virágos kedve fakadt, amilyen rég nem.
- Most már pénz csörög a zsebemben, mondta nagy vígan, nem kell többet dolgoznom.
Elbúcsuzott a gazdájától, útnak eredt, ment, mendegélt, hegyen, völgyön által, fütyölt, énekelt, táncolt, így ért egy erdőbe, ott csak elébe áll egy törpe emberke s megszólítja: Hová, hová, jókedvű János? Látom, hogy nincs bajod, a bánatot híréből sem ismered.
- Ugyan mért is búsulnék, felelt János. Három esztendei bérem a zsebemben csörög, hogyne volna jó kedvem?
- S mennyi pénzed van ugyan bizony? kérdezte a törpe.
- Nekem három egész krajcárom, felelt János, egy krajcár se híjja.
- Hát biz-e nagy pénz, mondotta a törpe. Látod, nekem egy fityingem sincs, szegény vagyok, mint a templom egere. Add nekem a pénzedet, te fiatal vagy, erős vagy, szerezhetsz még eleget.
Jó szíve volt Jánosnak, egy szóval sem kérette magát többet, belenyúlt a zsebébe, kivette a három krajcárt s mondta: itt van, né, Isten nevében.
- No, mondta a törpe emberke, mert olyan jó szíved van, mondj a három krajcárért három kívánságot, mind a három teljesedik.
- Jól van, mondta János. Első kívánságom, hogy adj nekem egy nyilat, olyat, hogy mindent találjon, amire célzok; második, hogy adj nekem egy szépen szóló hegedűt, olyat, hogyha a vonót ráteszem, még a félholt is táncra kerekedjék, harmadik, hogy, ha kérek valakitől valamit, azt meg ne tagadhassa.
- Úgy lesz, ahogy kívántad, mondja a törpe, azzal benyúlt a tarisznyába, onnét nyilat meg hegedűt húzott elé, oda adta Jánosnak. Amit pedig kérsz valaha valakitől, nincs az az ember a világon, hogy megtagadja tőled, mondotta s azzal Istennek ajánlotta Jánost.
De volt eddig jó kedve Jánosnak vagy nem volt, most majd kiugrott a bőréből. Tovább ment nagy vígan s amint ment, találkozik egy kecskeszakálú zsidóval, aki állott egy helyben s hallgatta egy madárnak az énekét.
- Jaj de szép, jaj de szép! áradozott a zsidó. Hogy is lehet ennek a csepp madárnak ilyen szép hangja! Hej, ha az enyém lehetne! Ha megfoghatnám!
- Hiszen, ha csak az a baja, szólt hozzá János, e miatt ne búsuljon kend, mindjárt lepottyan az a madár a fáról.
Azzal célba vette a madarat, a szárnyát ketté lőtte s a madár lebukfencezett a bokrok közé, az ám, tövisbokrok közé.
- No, ott a madár, hozza ki kend onnét, mondta János.
Bement a zsidó a tövisbokrok közé, keresi a madarat, János meg eléveszi a hegedűjét, rázendít, abban a pillanatban felugrik a zsidó, táncolni kezd eszeveszetten, János csak húzza, a zsidó pedig ugrál ide, meg oda, nagyokat ordít, merthogy a tövisek össze-vissza szaggatták a ruháját, véresre karcolták a bőrét, tetőtől talpig.
- Ne húzd, te tolvaj! kiabált a zsidó, nem akarok én táncolni.
- Hát ne táncoljon kend! - kacagott János s húzta tovább.
De már ekkor könyörgésre fogta a dolgot a zsidó, igért egy zacskó aranyat, csak hagyja abba a hegedűlést.
Hát, jó, János abba hagyta a hegedűlést s a zsidó adott is neki egy zacskó aranyat, de mikor János tovább lábalt, elkezdett átkozódni s beszaladt a városba, ott a birónak bepanaszolta, hogy elrabolták tőle az aranyat.
- Ki volt? Katona volt? kérdezte a biró.
- Dehogy katona, dehogy katona. Nem volt annak sem kardja, sem puskája, csak egy rongyos nyila meg egy hegedűje: arról lehet megismerni a kötélrevalót.
Nosza, a bíró mindjárt küldötte a pandúrokat, hogy kerítsék kézre azt a legény. Megtalálták, nyakon csípték s az arannyal együtt behozták a városba. Viszik Jánost a biró elé, az vallatja, de János feleli:
- Nem nyúltam én egy újjal sem a zsidóhoz, a pénzét sem vettem el, szabad akaratából adta nekem, hogy ne muzsikáljak többet.
- Hazudik, hazudik, hazudik! kiabál a zsidó.
- No ezt én sem hiszem, mondotta a biró s akasztófára itélte Jánost.
Másnap reggel vitték Jánost az akasztófa alá, de éppen olyan jó kedve volt, mint máskor. Szépen felsétált a lajtorján s mikor a legfelső fokára lépett, visszafordult s szólt a birónak:
- Biró uram, engedjen nekem egy kérést, mielőtt meghalnék.
- Kérhetsz akármit az életeden kívül, mondta a biró.
- Nem is kérem én az életemet, csak azt, hogy még egyszer muzsikálhassak.
- Aj, vaj! jajgatott a zsidó, csak azt ne, biró úr!
- Miért ne muzsikálna még egyet? - mondotta a biró. - Ez ugyan csekély kivánság. Húzd rá, fiam!
- Aj! vaj! kiabált a zsidó, akkor engem kössenek meg.
János elővette a hegedűt, ráteszi a vonót, húzni kezdi, hát egyszerre csak megmozdúlnak az emberek köröskörűl mind, illegetik, billegetik magukat, aztán hirtelen táncra kerekednek, a biró is, a hóhér is, a zsidó is, a katonák is, a népek is, mind, mind, rúgták, lökték egymást, mind nagyobbat, nagyobbat ugrottak, mígnem végre alig lihegtek, elnyúltak a földön.
- Elég, elég, kiáltott a biró, megkegyelmezek az életednek, csak ne muzsikálj többet!
János visszatette a hegedűt a tarisznyába, leszállott a lajtorjáról s rárivallt a zsidóra:
- No te, gazember, most valld meg, hol szerezted a pénzt, külömben megint eléveszem a hegedűt.
- Loptam, loptam! kiabált a zsidó, te pedig becsületesen szerezted!
- Bizony ha úgy, akkor te érdemled meg az akasztófát, mondotta a biró s ott helyben felhúzatta a zsidót.
Így vót, vége vót, mese vót.